Уставшая от любви - Страница 35

— Постойте, вы хотели что-то сказать…

— Только, пожалуйста, не обижайтесь… Но если бы не ваше железное алиби, а в следственном комитете хорошо осведомлены о том, где вы были в момент убийства вашего мужа, то я бы подумал, что это вы убили своего мужа.

— Что? — Я сидела и, хватая ртом воздух, качала головой. Сказать, что я была возмущена — это ничего не сказать!

— Я сам сто раз мысленно убивал свою жену. Она, Стелла, была (и есть, конечно) очень красива, независима… Стерва, одним словом. Столько рогов мне наставляла! Изменяла мне с людьми, которые прежде считались моими близкими друзьями, всех нас перессорила. Поэтому, когда я услышал о том, что Голта убили, то сразу же подумал на вас. Честно. Но не осудил, нисколько. Я понял вас.

— Вы это серьезно?

— Говорю же, сам был в вашей шкуре. Всем известно, что ваш муж изменял вам… История грустная и вместе с тем трагичная. И не знаю, как кто, а я вот лично всегда уважал и уважаю вас, Наташа, вы позволите мне так вас называть? Ваши рестораны — это произведение искусства. А я в этом кое-что да смыслю. Я бываю там довольно редко, а в последнее время вообще не бываю. Мне стыдно. Но раз уж вы, Наташа Соловей, сами ко мне пришли и наше общение происходит на такой высокой трагической ноте, я думаю, что сама судьба решила за меня, как мне поступить с двумя удивительными вещицами, которые мне давно хотелось вам подарить. Не продать, а именно подарить!

— Думаю, что это как-то связано с моими ресторанами, — предположила я. — Рецепт фаршированной курицы, которую любил Шопен, или кофе по-жоржсандовски? Утка La Tour d'Argent, пирожное Grand Marnier?

— Не угадали! Это вообще не из этой оперы! Подождите минуточку.

Он поднялся, высокий, грузный человек, вышел из своего кабинета и вернулся минут через десять, неся в руках небольшой обитый бархатом футляр. Положив на стол, он с торжественным видом раскрыл его и извлек нечто упакованное в тончайший пергамент, размером со стандартный печатный лист.

— Смотрите. — Он медленно принялся доставать из пергамента рисунок, на котором была изображена женщина в профиль, лоб и уши которой прикрывались тонкими прядями волос… — Карандашный рисунок Альфреда де Мюссе, портрет Жорж Санд! 1834 год!

— Не может быть.

— Но это не все! Вот! — Он достал еще один рисунок, поменьше, выполненный черной тушью и очень тонким пером. Мне показалось, что я уже видела нечто подобное… Буквально несколько линий, изображавших сидящего за роялем человека с «брызгами» нот! — Одна из чудом сохранившихся карикатур Жорж Санд на Франца Листа! Дата, к сожалению, неизвестна.

— Потрясающе. — Я едва прикоснулась к рисункам, потрогала, словно проверяя, не сон ли это.

— Это мой подарок вам, большой почитательнице таланта великой писательницы и чудесной, интереснейшей женщины — Жорж Санд.

— Но я не могу принять это в дар. Это невероятно дорогие вещи.

— Бросьте! Это мы с вами знаем, что они дорогие. Человек же, который привез их мне сюда из Парижа вместе со старинными журналами мод, вообще их не заметил! Они достались мне бесплатно!

Я не поверила ему. Он сказал это, чтобы я приняла подарок. И я сдалась. Мысленно я уже поместила рисунки под стекло на специальном столике между двумя небольшими лимонными деревцами в «Мопра».

— Это были подарки вашим ресторанам, а это — лично вам от меня. На память. — Воронков извлек из кармана золотые серьги с крупными розовыми резными кораллами. — XIX век.

Уж не знаю, что со мной случилось в эту минуту, быть может, я просто забыла, что мне кто-то когда-либо что-то дарил, обычно подарки делала я, но я подошла к Воронкову и поцеловала его в щеку. Он, вдруг поймав мою руку и притянув меня к себе, быстро, страстно поцеловал меня, промахнувшись от волнения, куда-то мимо губ.

Я выбежала из его кабинета и вообще не помню, как оказалась уже в машине. На соседнем сиденье лежала бархатная фиолетовая коробка с рисунками, сверху — розовые, в золотой оправе, серьги. Резьба кораллов представляла собой выпуклые женские головки с развевающимися волосами. Тончайшая работа!

Сердце мое трепыхалось в груди, мне было трудно дышать. Что это было? Откуда вдруг в этом человеке столько нежности и щедрости? Неужели я привлекла его как женщина? Уж его-то заподозрить в какой-то корысти по отношению ко мне, как это было с Сережей, было невозможно, он сам богат, независим. И одинок, вероятно. И так же, как и я — мужа, мечтал убить свою жену.

Он понял меня, вот в чем дело! И, допуская это, тем не менее испытывал ко мне глубокую симпатию! Он думал обо мне, иначе откуда вдруг эти рисунки? Да он наверняка сам выкупил их где-нибудь в Париже, у антикваров!

9

Раньше я бы после такой знаменательной встречи, какая у меня произошла с Воронковым, непременно встретилась бы с Катей и все бы ей рассказала, поделилась впечатлениями. На этот раз мне захотелось оставить все в тайне. В сердце. Да и подарки пока никому не показывать и не выставлять, хотелось самой насладиться рисунками Альфреда де Мюссе и Жорж Санд. Это просто невероятно, что незнакомый прежде человек, близкий мне по духу, следил за моими успехами со стороны, восхищался, быть может, уж, во всяком случае, оценил мои усилия и вкус.

Но больше всего меня радовало другое обстоятельство: Воронков как бы раскусил меня, словно прочел мои тайные мысли и желания. Получается, что он следил не только за моими профессиональными успехами, но и за личными неудачами, знал о моих унижениях, которым я подвергалась настолько часто, насколько мой муж связывался с другими женщинами. Он сочувствовал мне, быть может, сопереживал.